«Голодная» уловка

30 октября – День памяти жертв политических репрессий. Очень значительная часть репрессий, развязанных советскими властями против собственных граждан, была направлена против Церкви, ее иерархов и священников, против верующих людей. Одним из поводов, которые использовались для оправдания широкомасштабных гонений, стала кампания по изъятию церковных ценностей под предлогом сбора средств на помощь голодающим. Какие события предшествовали этому, как развязанной кампанией были спровоцированы столкновения, процессы против духовенства и обновленческий раскол? И оправдались ли надежды на получение неких фантастических богатств при ограблении храмов, сколько удалось собрать средств, и насколько малая часть из них реально пошла на приобретение продовольствия для страдавших от голода?

Изъятие церковных ценностей, осуществленное советской властью в 1922 году, не было событием непредсказуемым и случайным. Оно стало одним из звеньев в цепочке шагов по реализации идеологических установок РКП(б), направленных на ликвидацию Русской Православной Церкви. В нашу задачу входит осветить происшедший тогда церковно-государственный конфликт, показать его связь с предшествующими изъятию ценностей событиями. Это поможет понять, как за несколько лет, в период с 1917 по 1924 год, изменилось положение Русской Православной Церкви в государстве, как из духовной матери русского народа она стала в умах советских граждан синонимом контрреволюции и регресса.

Письменная история, в том числе и та, которая запечатлена в тех или иных документах государственной власти, – это в значительной степени ребус, который не так просто разгадать. ХХ век не является здесь исключением. Так, к примеру, декреты молодой советской власти зачастую издавались для публики, а вовсе не для того, чтобы проводить их в жизнь (такие как «О земле», «О мире» и тому подобные). Во всем, что написано было за этот период творцами новой «советской» идеологии, почти не содержится правды. От принятой историком-исследователем концепции зависит и описание истории ХХ столетия. Если Ленина представлять классическим политическим деятелем с определенной идеологией, то это будет одна история, если кем-то другим – другая.

Главные «герои» рассматриваемого нами периода – лидеры и идеологи партии большевиков – не просто политики и кабинетные теоретики, но и идеологи и практики террора, и как таковым им присуща криминальная психология. Все их идеологические рассуждения с различными «измами» зачастую являются не более чем прикрытием. Ленин и его соратники – это профессиональные конспираторы, и как таковые они являются лицедеями, которые готовы облечься в любую внешнюю форму ради достижения известных только им целей.

Отношение Ленина и компартии к Церкви, запечатленное в многочисленных антирелигиозных статьях, основано не на критике тех или иных церковных структур, а является зеркальным отражением окружающего мира их криминальным сознанием, которое агрессивно враждебно характеризует Православную Церковь, «кулачество», «купечество», «буржуазию», то есть все, что не относилось к подчиненной лично, стремящейся к власти или ее уже захватившей группе.

Отношение советской верхушки к Русской Православной Церкви было однозначно: она должна быть или уничтожена, или использована в качестве прикрытия при проведении пропагандистских либо разведывательных операций.

Насаждение материалистической идеологии началось в России задолго до событий 1917 года. Императорская Россия в глазах многих наших современников предстает зачастую как золотой период русской государственности. Но если оставить в стороне достижения в области экономики, научно-технического прогресса, науки и культуры и задаться вопросом, откуда берет свое начало разрушительный и человекоубийственный хаос русской революции, то мы должны ответить – из императорской России.

Февральская революция 1917 года положила конец длительному периоду в отечественной истории, когда российское государство было официально государством православно-христианским и Церковь была включена в систему государственного управления как один из ее департаментов. Ввиду различия природы Церкви и государства Церковь, находясь в таком положении, не могла выполнять часть присущих именно ей задач. Основу формируемой новой правовой базы политики в религиозном вопросе составили постановления Временного правительства – «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» (март 1917-го) и «О свободе совести» (июль 1917-го). В августе 1917 года был создан новый государственный орган – Министерство исповеданий, призванное контролировать соблюдение религиозными организациями российских законов и осуществлять взаимодействие между институтами государства и духовно-административными центрами различных конфессий.

В вероисповедной политике советского государства можно выделить семь основных этапов: 1917–1924; 1924–1939; 1939–1953; 1953–1965; 1966–1985; 1985– 1991. Мы рассмотрим первый из них, чтобы увидеть, каким образом Русская Православная Церковь стала для советской власти непримиримым врагом, на уничтожение которого тратились огромные силы и никакие результаты последствий этого противостояния не могли остановить власть от стремления уничтожить своего идеологического противника.

Семь первых лет советской власти включают столь масштабные события истории России, что одно только перечисление их открывает перед нами картину леденящего душу ужаса: последние годы Первой мировой войны (с ее миллионами убитых, искалеченных и раненых), заключение позорного Брестского мира (3 марта 1918 г.), Гражданская война и иностранная интервенция, поставившие страну на грань распада; широкомасштабные экономические и дипломатические санкции против Советской России со стороны крупнейших мировых держав; разруха и экономический коллапс внутри страны; голод в Поволжье 1921–1922 гг.; слом всех сфер государственного и общественного бытия. В этой обстановке перманентной революции и реализовывались новые церковно-государственные отношения.

Современные исследователи при изложении истории взаимоотношений советской власти и Церкви в рассматриваемый нами период (1917–1924) выделяют три подпериода: октябрь 1917-го – ноябрь 1918-го; ноябрь 1918-го – февраль 1921-го; март 1921-го – август 1924-го.

Октябрь 1917-го – ноябрь 1918-го

II Всероссийский съезд Советов, заседавший в Таврическом дворце Петрограда с позднего вечера 25 октября 1917 г., после получения сообщения о низложении Временного правительства взял в свои руки всю полноту власти в столице и попытался легитимизировать победу большевиков и их сторонников простым объявлением об этом, приняв Декрет об образовании рабочего и крестьянского правительства во главе с В.И. Лениным.

На период октября 1917 – января 1918 года приходится основная масса законодательных инициатив, так или иначе коснувшихся вопросов правового положения Церкви в советском государстве. К таким законодательным новшествам следует отнести Декрет о земле, принятый II Всероссийским съездом Советов 26 октября 1917 г. Согласно декрету, монастырские и церковные земли «со всем их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями переходят в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов». Принятая 2 ноября 1917 г. Совнаркомом «Декларация прав народов России», так же как и обращение «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока» (принято 20 ноября 1917 г.), отменила все национальные и религиозные привилегии и ограничения. Актом переустройства государственного и общественного бытия России стал Декрет ВЦИК и Совнаркома «Об уничтожении сословий и гражданских чинов» (принят 11 ноября 1917 г.). Из ведения Русской Православной Церкви выводилась регистрация рождения, брака и смерти. Декреты ВЦИК и Совнаркома «О расторжении брака» (принят 16 декабря 1917 г.) и «О гражданском браке и о ведении книг актов гражданского состояния» (принят 18 декабря 1917 г.) изымали из ведения религиозных организаций регистрацию актов гражданского состояния. Церковный брак перестал иметь юридическую силу, а взаимоотношения между супругами стали регулироваться государственными учреждениями.

Постановление Наркомпроса «О передаче дела воспитания и образования из духовного ведомства в ведение Комиссариата по народному просвещению» (принято 11 декабря 1917 г., то есть еще до Декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви) гласило:

«…передать из духовного ведомства дела воспитания и образования ведению Комиссариата народного просвещения. Передаче подлежат все церковно-приходские (…) школы, учительские семинарии, духовные училища и семинарии, женские епархиальные училища, миссионерские школы, академии и все другие, носящие различные названия, низшие, средние и высшие школы и учреждения духовного ведомства, со штатами, ассигновками, движимыми и недвижимыми имуществами, то есть со зданиями, надворными постройками, с земельными участками под зданиями и необходимыми для школ землями, с усадьбами (если таковые окажутся), с библиотеками и всякого рода пособиями, ценностями, капиталами и ценными бумагами и процентами с них и со всем тем, что предназначалось для вышеозначенных школ и учреждений».

2 декабря 1917 г. Священный Собор Православной Российской Церкви принял Определение «О правовом положении Православной Российской Церкви». Положения Определения (25 пунктов) планировалось предоставить на утверждение Учредительному собранию, которое и должно было, по мнению участников Собора, определить новые формы церковно-государственных отношений, строить которые на принципе отделения Церкви от государства соборяне считали невозможным. Члены Собора считали, что Православная Церковь «занимает в Российском Государстве первенствующее среди других исповеданий публично-правовое положение, подобающее ей как величайшей святыне огромного большинства населения и как великой исторической силе, созидавшей Российское Государство» (п. 1), «Постановления и узаконения, издаваемые для себя Православною Церковью в установленном ею порядке, со времени обнародования их церковною властью, равно и акты церковного управления и суда признаются Государством имеющими юридическую силу и значение, поскольку ими не нарушаются государственные законы» (п. 3), «Государственные законы, касающиеся Православной Церкви, издаются не иначе, как по соглашению с церковною властью» (п. 4), «Свобода исповедания и проповедования православной веры, равно и свобода православного богослужения ограждаются государственною властью. Посему под страхом уголовного наказания воспрещаются: 1) публичное поношение и поругание учения православной веры, предметов религиозного почитания и священноцерковнослужителей ее; 2) осквернение мест богослужения и религиозного почитания; 3) насилие и угрозы для отвлечения из православия» (п. 11), «Имущество, принадлежащее установлениям Православной Церкви, не подлежит конфискации или отобранию, а самые установления не могут быть упраздняемы без согласия церковной власти» (п. 22).

Все произошло в стране столь стремительно, а группа, захватившая власть, была на вид столь малочисленна, что члены Собора, не понимая природу пришедшей власти, рассматривали ее как власть временную, игнорируя ее законодательные нововведения. Действуя как идеалисты, без учета существовавшего тогда противостояния, они сформулировали модель «идеального» положения Церкви в государстве, как бы игнорируя предлагаемые советской властью законы, по внешней форме демократические, а по существу дискриминационные, забиравшие целиком власть над населением страны в свои руки не только в материальной сфере, но простиравшие ее и над человеческими душами через «просвещение». Поэтому изложенные в Определении пункты были для советской власти неприемлемы и, кроме злобы, у ее представителей ничего вызвать не могли.

20 января 1918 года в Москве открылась вторая сессия Поместного Собора. Открывая заседание, Патриарх Тихон призвал собравшихся выработать ответные меры в отношении правительственных постановлений, затрагивавших Церковь.

Кроме того, святитель обратился ко всей полноте Русской Церкви с посланием, в котором происходившие в стране беззакония назывались своими именами:

«Тяжкое время переживает ныне Святая Православная Церковь Христова в Русской земле: гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово, и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани… Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это – поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей, загробной, и страшному проклятию потомства в жизни настоящей, земной. Властью, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские, хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение… Гонение жесточайшее воздвигнуто и на Святую Церковь Христову: благодатные таинства, освящающие рождение на свет человека или благословляющие супружеский союз семьи христианской, открыто объявляются ненужными, излишними; святые храмы подвергаются или разрушению через расстрел из орудий смертоносных (святые соборы Кремля Московского), или ограблению и кощунственному оскорблению (часовня Спасителя в Петрограде); чтимые верующим народом обители святые (как Александро-Невская и Почаевская лавры) захватываются безбожными властелинами тьмы века сего и объявляются каким-то якобы народным достоянием; школы, содержавшиеся на средства Церкви Православной и подготовлявшие пастырей Церкви и учителей веры, признаются излишними и обращаются или в училища безверия, или даже прямо в рассадники безнравственности. Имущества монастырей и церквей православных отбираются под предлогом, что это – народное достояние, но без всякого права и даже без желания считаться с законной волей самого народа. И наконец, власть, обещавшая водворить на Руси право и правду, обеспечить свободу и порядок, проявляет всюду только самое разнузданное своеволие и сплошное насилие над всеми, и в частности – над Святою Церковью Православной… Зовем всех вас, верующих и верных чад Церкви: станьте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне Святой Матери нашей… А если нужно будет и пострадать за дело Христово, – зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою».

Реакция на это послание не заставила себя ждать. В срочном порядке вечером того же дня (20 января 1918 года) в Петрограде было созвано заседание Совнаркома. Среди вопросов на повестке дня стоял вопрос «Об отделении Церкви от государства». Правки и дополнения в проект Декрета о свободе совести, церковных и религиозных обществах (как он именовался в то время) были сделаны Лениным собственноручно в ходе заседания. Вождь исправил первый пункт декрета, который теперь звучал так: «Церковь отделяется от государства». 21 января декрет был в самом срочном порядке опубликован в газетах «Правда» и «Известия», а 23 января – в официальном правительственном органе «Газете Временного рабочего и крестьянского правительства» и 26 января – в «Собрании узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства», но уже под названием «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви».

Среди прочего декрет провозглашал:

«12. Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют. 13. Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием. Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной государственной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ».

Таким образом, этот декрет не только до нитки обокрал Церковь, попрал волеизъявление миллионов умерших православных людей, именно Церкви завещавших движимое и недвижимое имущество, но и лишил ее каких-либо законных, юридических прав на существование и к тому же провозгласил:

«9. Школа отделяется от Церкви. Преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допускается. Граждане могут обучать и обучаться религии частным образом».

Декрет стал главным документом, определившим направление всей политики советской власти в вероисповедном вопросе.

25 января Поместный Собор принял постановление (Деяние № 69):

«Изданный Советом народных депутатов Декрет об отделении Церкви от государства представляет собой, под видом закона о свободе совести, злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против нее гонения». Но особо задело власть сформулированное в следующем пункте соборного постановления: «Всякое участие как в издании сего враждебного Церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь несовместимо с принадлежностью к Православной Церкви и навлекает на виновных кары вплоть до отлучения от Церкви (в последование 73-му Правилу св. Апостолов и 13-му Правилу VII Вселенского Собора)».

Власти однозначно расценили это заявление как отказ от признания декрета и нежелание его исполнять, что трактовалось как вмешательство Церкви в дела государственного управления.

В феврале-марте 1918 года во многих городах состоялись массовые богослужения и крестные ходы в поддержку гонимой Церкви. Не обошлось без столкновения с представителями власти. Масса коллективных петиций была направлена в правительственные учреждения. Ситуация противостояния Церкви и государства накалялась. Безответственная поспешность, с которой был принят Декрет об отделении Церкви от государства, показывала, как оценивали Церковь и ее роль в жизни общества партийные лидеры и представители советской власти. Для них Русская Православная Церковь была частью государственного имперского аппарата, деталью бюрократической машины. Революция, уничтожившая имперскую Россию, не оставляла шансов для дальнейшего существования Церкви и органам ее управления как гигантской структуры в самом государстве. Максимум, что признавала советская власть, – объединение конкретных групп верующих, с которыми и хотела иметь дело впоследствии.

И на что еще крайне важно обратить внимание: собственность Церкви рассматривалась советским государством как частный вид государственной собственности, национализация которой якобы возвращала народу отнятое, взятое у него без его согласия. Процесс секуляризации церковной собственности был запущен еще Временным правительством. Советское же правительство настолько было уверено в том, что декрет будет принят всем обществом как само собой разумеющееся, что даже не планировало в составе правительственных органов создания каких-либо структур, отвечающих за церковную политику государства.

Не было у новой власти ни в центре, ни на местах подготовленных кадров, которые могли бы разобраться в церковно-государственном вопросе. С начала 1918 года стали повсеместными убийства духовенства и верующих.

Власти осознали необходимость создать правительственный орган, в задачу которого входила бы реализация вероисповедной политики государства. В апреле 1918-го при Наркомюсте была образована межведомственная комиссия, а в мае Совнарком по предложению Наркомюста принимает решение об организации в структуре этого комиссариата специального отдела, на который возлагалась задача проведения в жизнь Декрета об отделении Церкви от государства. Первоначально, в соответствии с общим количеством отделов в Наркомате, отдел имел порядковый номер VII, затем VIII, а в 1922–1924 гг.– V.

Кроме официального названия, за ним закрепилось и иное наименование – «ликвидационный отдел», которое иногда, особенно в церковной среде, толковалось как «ликвидация религий и церквей». Речь, однако, шла о «ликвидации» правоотношений между церковными сообществами и государством, свойственных клерикальному (православно-христианскому) государству эпохи царской России, и о выстраивании новых правоотношений, свойственных государству светскому.

V Всероссийский съезд Советов 10 июля 1918 г. принял Конституцию; с ее принятием положения Декрета об отделении Церкви от государства стали нормой конституционного права.

Во второй половине того же года началась Гражданская война. Русская Православная Церковь с ее непримиримой позицией относительно декретов советской власти, с методами ее «работы» на местах с неизбежностью поставлялась в ряды антиправительственной, контрреволюционной организации.

20 сентября 1918 года состоялось последнее заседание третьей сессии Поместного Собора. Предпринятые соборянами попытки связаться с Совнаркомом и обсудить сложившееся положение во взаимоотношении Церкви и государства советской властью были проигнорированы. Число пострадавших за веру и Церковь на местах день ото дня все увеличивалось. Всякая попытка зачитывать духовенством воззвания Поместного Собора и Патриарха Тихона, защита духовенством и верующими от разграбления храмов и монастырей, любое противодействие обезумевшим от безнаказанности пролетариям-грабителям воспринимались теперь советской властью как контрреволюционные действия, направленные на поддержку белого движения. Партийно-советская пресса (а другой к концу 1918 г. просто не существовало) стала во множестве публиковать материалы о церковной контрреволюции.

Послание Патриарха Тихона к первой годовщине советской власти (от 26 октября 1918 г.) привело большевиков в ярость. Святейший призывал:

«…к вам, употребляющим власть на преследование ближних и истребление невинных, простираем мы наше слово увещания: отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры, обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани».

Патриарх был заключен под домашний арест, против него было возбуждено дело об антисоветской деятельности; работа Синода была приостановлена. Власть окончательно отказалась от каких-либо контактов с Православной Церковью.

Так всего за год советской власти Русская Православная Церковь стала «отъявленной контрреволюционеркой».

Ноябрь 1918-го – февраль 1921-го

Этот период времени политики государства в отношении Церкви осуществлялся в период так называемого военного коммунизма – политики советского государства в условиях Гражданской войны и интервенции, сопровождавшейся почти тотальным огосударствлением экономики, промышленности, сфер быта, продразверсткой в сельском хозяйстве, запретом частной торговли, результатом чего стал развал товарно-денежных отношений, всеобщая уравниловка в распределении материальных благ, милитаризация труда и общества в целом. Отказ от этой политики и переход к новой экономической политике осуществились в марте 1921 г. на X съезде РКП(б).

Осенью 1918 г. на огромных просторах страны – в Поволжье, на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке и Юге России, северо-западе и севере России – формируются антисоветские правительства и вооруженные силы, начинается интервенция иностранных государств. Советская Россия оказалась в кольце фронтов, разгорелось военное и гражданское противостояние. Единая Церковь оказалась по разные стороны фронта. Лидеры Белого движения стремились заручиться поддержкой представителей Церкви, епископата и духовенства, оказывали содействие в нормализации церковной жизни на освобожденных от советов территориях.

Осенью 1918 г. в советской России повсеместно началась кампания по вскрытию мощей, пик которой пришелся на 1919–1920 годы. Первоначально это выглядело как инициатива местных властей, но затем кампания приняла вполне организованный партийно-государственный характер: принимались соответствующие декреты и циркуляры, давались из центра разъяснения и директивы, проводились судебные процессы, связанные со вскрытием мощей. Протоколы по результатам вскрытий публиковались в печати. Кампания по вскрытию мощей активно обсуждалась на партийных и советских форумах, митингах и собраниях, нередко порождая петиции (инициированные советско-партийными органами) в адрес властей о закрытии церквей и монастырей, требования ареста духовенства и активных мирян, допустивших «обман» верующих.

В условиях Гражданской войны лидеры партии большевиков приняли новую Программу РКП(б). Разработанный проект обсуждался на VIII съезде, собравшемся в Москве в марте 1919 года. В Программу был внесен специальный § 37 «О политике РКП(б) по отношению к религии», подготовленный непосредственно В.И. Лениным, в котором говорилось:

«По отношению к религии политика РКП состоит в том, чтобы не удовлетворяться декретированным уже отделением Церкви от государства и школы от Церкви, то есть мероприятиями, которые буржуазная демократия обещала, но нигде в мире не довела до конца, благодаря многообразным фактическим связям капитала с религиозной пропагандой. Партия стремится к полному разрушению связи между эксплуататорскими классами и организацией религиозной пропаганды, а также к фактическому освобождению трудящихся масс от религиозных предрассудков, организуя для этого самую широкую научно-просветительную и антирелигиозную пропаганду. При этом необходимо заботливо избегать всякого оскорбления чувств верующих, ведущего лишь к закреплению религиозного фанатизма».

С весны 1920 г. наступает коренной перелом в Гражданской войне, к концу года Красная армия взяла под свой контроль европейскую часть страны. Население в своем большинстве поддержало советскую власть. Поддержало оно (активно или пассивно) и глумления над Церковью, над святыми мощами, над духовенством и монашествующими.

Царившие в среде белых и красных ожесточение, ненависть, беспощадность к противнику, непримиримость требовали пастырского врачевания, духовного исцеления, а его-то никто и не искал ни с той, ни с другой стороны фронта. К прошлому возврата теперь не было, а кровь братоубийственной войны уничтожила все мосты к отступлению, пугала своей ответственностью. Поэтому оставался один путь: идти напролом вперед, падать в бездну, топтать и уничтожать все, что будет напоминать о виновности перед Богом и людьми, рвать любые нити, связывающие с историческим прошлым.

Март 1921-го – август 1924-го

На момент окончания Гражданской войны в европейской части РСФСР в партийно-советских структурах в отношении к проблемам государственно-церковных отношений единства не было. Одни (И.В. Сталин, Ф.Э. Дзержинский, Е.М. Ярославский, П.А. Красиков, Н.К. Крупская) продолжали видеть в религиозных организациях, прежде всего в Русской Православной Церкви, политического противника, рудимент старого буржуазного мира и считали необходимым проводить по отношению к Церкви жесткую политику, добиваясь ее развала и разложения. Другие (М.И. Калинин, А.В. Луначарский, В.Д. Бонч-Бруевич, А.И. Рыков, М.И. Лацис, отчасти Л.Д. Троцкий) говорили о том, что в Церкви, наряду с консервативными, присутствуют и прогрессивные представители, которых можно привлечь к советской работе и добиться того, чтобы и сама Церковь стала «советской». По-прежнему верх взяла «чекистская линия». Всякие предположения о возможности компромисса между Партией и Церковью были отброшены.

Весна-лето 1921 года были крайне неблагоприятными для земледелия; сильная засуха охватила наиболее хлебородные районы европейской части России и частично Украины, начался голод. Иностранные государства в вопросе оказания помощи голодающей советской России разделились: одни не хотели помогать и надеялись, что голод приведет к падению советской власти, а потому готовы были к новой интервенции; другие, хотя и не испытывали симпатий к советской России, но видели экономическую выгоду в развитии отношений с ней.

В августе Патриарх Тихон особыми посланиями в адрес восточных Патриархов и глав других христианских Церквей призвал провести сборы продовольствия и денежных средств для голодающих в России.

К осени 1921 года хлеба нового урожая было собрано менее половины от обычного. Голод угрожал территориям с населением 31 миллион человек. Достаточных запасов зерна в стране не было. Первые попытки советского правительства закупить продовольствие или получить кредиты и займы в странах Западной Европы и США показали, что в условиях проводимого теми в отношении России политического и экономического бойкота осуществить это будет чрезвычайно трудно, тем более что зачастую России выставлялись политические требования: обязательное признание внешних долгов царского и Временного правительств и предоставление гарантий по их выплате.

В таких условиях рассчитывать можно было лишь на отдельные частные компании да на благотворительные организации и движение солидарности среди трудящихся Запада. Но в первом случае России выдвигалось условие – все коммерческие операции были возможны исключительно на «золотой основе», а во втором требовалось время, чтобы собрать и доставить помощь в Россию, тогда как она требовалась немедленно, ибо число голодавших к концу 1921 года уже приблизилось к 15 миллионам человек. Казна была пуста. На начало сентября того года золотой запас России (золото, платина, серебро, драгоценные камни и т.д.) оценивался в 329,4 миллионов золотых рублей. Однако «свободными» были всего лишь 156,5 миллионов. Таким образом, не только на восстановление разрушенного Гражданской войной и иностранной военной интервенцией народного хозяйства, но и непосредственно на зарубежные закупки продовольствия для голодающих мало что можно было выделить.

По предварительной договоренности с Троцким Ленин внес предложение «подключить» Троцкого к делу изыскания всего, что может стать основой для укрепления финансовой системы и что может пойти в уплату за продовольствие. В протоколе заседания Политбюро так и записали: «Назначить т.Троцкого ответственным за объединение и ускорение работ по учету, сосредоточению и реализации драгоценностей всех видов (драгоценные камни, митра и пр.), имеющихся в РСФСР, с тем чтобы 5% с реализуемых сумм за эти драгоценности поступают в РВСР на усиление обороны Республики».

Все же одному Помголу (Центральной комиссии помощи голодающим – прим.) овладеть ситуацией не удавалось. Положение с продовольствием, особенно в Поволжье, становилось катастрофическим. Резко возросла смертность, вспыхнули эпидемии, отмечались случаи людоедства и трупоедства. Закупленные за рубежом более 6 миллиардов пудов продовольствия из-за отсутствия средств транспортировки все еще ожидали отправки в иностранных портах. Усугублялась общая экономическая и политическая обстановка в стране. Железнодорожный транспорт был разрушен и едва справлялся с объемами перевозок в голодающие районы. Города мерзли из-за нехватки топлива. Останавливались фабрики и заводы. Раскручивалась спираль инфляции. Росла безработица. Расширялась волна забастовок и отказов от выхода на работу. Сотни и тысячи рабочих покидали ряды коммунистической партии. В воинских подразделениях зрело недовольство, а кое-где вспыхивали волнения. В крестьянской массе царило настроение подавленности и страха перед возможной голодной смертью. Росло недовольство изъятием обязательного продналога, действиями продотрядов, подчистую вывозивших хлеб. В обществе нарастало ощущение безысходности и приближающегося краха.

В критической обстановке зимы-весны 1922 года надежду на спасение увидели в церковной, а теперь национализированной собственности, традиционно считавшейся значительным состоянием. Предварительные подсчеты показывали, что только в православных храмах, монастырях и молитвенных домах хранятся, в пересчете на серебро, 525 тысяч пудов (28 599 с половиной тонн) ценностей. Правовой основой изъятия был факт национализации церковного имущества, и, следовательно, его собственник – государство – мог его использовать по любому назначению, в том числе изъять и продать.

9 декабря 1921 года ВЦИК специальным постановлением разрешил «религиозным управлениям и отдельным религиозным обществам верующих» производить денежные и продовольственные сборы в пользу голодающих. В начале зимы 1922-го в ряде районов страны верующие по собственной инициативе добровольно передавали на нужды голодающих отдельные предметы из церковного имущества.

Патриарх Тихон в послании от 6 февраля 1922 г., одобренном и распространенном с ведома Политбюро, информируя паству о достигнутых договоренностях между властью и Церковью в борьбе с голодом, призвал:

«Учитывая тяжесть жизни для каждой отдельной христианской семьи, вследствие истощения средств их, мы допускаем возможность духовенству и приходским советам, с согласия общин верующих, на попечении которых находится храмовое имущество, использовать находящиеся во многих храмах драгоценные вещи, не имеющие богослужебного употребления (подвески в виде колец, цепей, браслет, ожерелье и другие предметы, жертвуемые для украшения святых икон, золотой и серебряный лом), на помощь голодающим».

23 февраля Президиум ВЦИК принял, а 26 февраля опубликовал декрет об изъятии церковных ценностей в связи с необходимостью оказать поддержку голодающему населению Поволжья, Южного Урала, юга России и Украины. Постановление обязывало местные органы власти в месячный срок «изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религий по описям и договорам, все драгоценные предметы из золота, платины, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа, и передать в органы Наркомфина со специальным назначением в фонд Центральной комиссии помощи голодающим».

Решение в кратчайший срок принудительно изъять из молитвенных зданий ценности не могло не спровоцировать столкновения между государством и верующими. 25 февраля Патриарх Тихон в письме к М.И. Калинину призвал отказаться от принятого решения и добавил, что, если не будет ответа, он оставляет за собой право разъяснить верующим в особом послании позицию Церкви в связи с действиями властей.

Не получив ответа, Патриарх Тихон 28 февраля обнародовал свое послание к верующим. В нем он назвал актом святотатства изъятие из храмов в числе драгоценных церковных вещей священных сосудов и богослужебных церковных предметов, «употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами… Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвований церковных предметов, не освященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих через церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, освященных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею как святотатство, мирян – отлучением от нее, священнослужителей – низвержением из сана».

Позицию Патриарха власть сразу же расценила как контрреволюционную, как акт неповиновения декрету. На заседании Московской губернской комиссии по учету и сосредоточению ценностей, состоявшемся 7 марта 1922 года, заместитель председателя МЧК Ф.Д. Медведь заявлял, что начинается война между Церковью и государством, что Патриарх выступил против декрета ВЦИК, называя его кощунством и призывая пастырей Церкви не подчиняться ему.

Среди верующих декрет об изъятии ценностей вызвал неоднозначную реакцию. Одни считали, что власть откровенно и цинично грабит храмы, что никто из голодающих не увидит никакой помощи, что результатом изъятия станет не только «пропажа» драгоценных предметов, но и будут уничтожены выдающиеся памятники культуры, высокохудожественные и исторически значимые предметы, общенациональные святыни. Другие сразу же поддержали решение власти, указывая, что находящиеся в храмах предметы юридически являются собственностью государства и оно вправе распоряжаться ею по собственному разумению, что не следует чинить изъятию препоны и следует отдать все, не ставя вопроса о каком-либо контроле со стороны Церкви за действиями советской власти.

По мере проведения учета ценностей в храмах становилось ясным, что предположения об их количестве явно завышены. Во-первых, в годы Первой мировой войны, Гражданской войны и интервенции многое из хранившегося в культовых зданиях оказалось утраченным, в том числе и вывезенным за рубеж бежавшими белыми и иностранными частями. Во-вторых, набирал ускорение стихийный процесс сокрытия верующими наиболее ценной церковной утвари. В-третьих, верующие отвергали принудительное изъятие, и было ясно, что полное изъятие могло быть проведено только насильственным путем.

Политбюро, рассмотрев 16 марта вопрос об изъятии церковных ценностей, приняло решение приостановить активные действия. Лев Троцкий выступил против замедления темпов и потребовал активизации изъятия ценностей, попутно обвиняя при этом всех в медлительности и уступчивости церковникам. Он выражал недовольство действиями Президиума ВЦИК и ЦК Помгола, которые, по его мнению, запутали дело изъятия, взяв на себя слишком много полномочий, мешая деятельности Комиссии по драгоценностям. Декрет об изъятии он называл актом неподготовленным, непродуманным, «холостым выстрелом, предупредившим попов о необходимости серьезной подготовки к отпору».

Уступая Троцкому, Политбюро запросило у него конкретные предложения по проведению всей кампании. В «совершенно секретном» письме членам Политбюро от 17 марта Троцкий формулирует свои семнадцать тезисов плана проведения кампании по изъятию ценностей. В них, помимо бурных агитаций и манифестаций, предусматривались и такие:

«6. …внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу и взяв под защиту государственной власти тех священников, которые открыто выступят в пользу изъятия. 7. Разумеется, наша агитация и агитация лояльных священников ни в каком случае не должны сливаться, но в нашей агитации мы ссылаемся на то, что значительная часть духовенства открыла борьбу против преступного скаредного отношения к ценностям со стороны бесчеловечных и жадных "князей Церкви"».

Идея создания раскола в Русской Церкви стала для Троцкого идеей фикс. Еще 12 марта он писал в Политбюро: «Вся стратегия наша в данный период должна быть рассчитана на раскол среди духовенства на конкретном вопросе: изъятие ценностей из церквей. Так как вопрос острый, то и раскол на этой почве может и должен принять очень острый характер, и той части духовенства, которая выскажется за изъятие и поможет изъятию, уже возврата назад к клике Патриарха Тихона не будет».

Одними из первых жертв кампании по изъятию церковных ценностей стали священники и миряне города Шуи и села Палех Владимирской губернии – протоиерей Павел Светозаров, священник Иоанн Рождественский, Петр Иванович Языков, Николай Малков, Авксентий Калашников, Сергей Мефодиев и девица Анастасия. 15 марта в Шуе во время изъятия ценностей произошло столкновение верующих с властями. Троцкий приводил этот пример как доказательство контрреволюционности Церкви. Будучи куратором ВЧК-ГПУ и руководителем Красной армии, он обладал информацией о том, что в значительной мере столкновение вызвано было бездействием и преступной халатностью местных властей в период подготовки к изъятию, отсутствием информации у населения, для каких целей и каким образом оно будет производиться; что это был стихийный протест верующих против силового решения вопроса и никаких антисоветских заговоров не существовало.

Предложения Троцкого по проведению кампании по изъятию церковных ценностей предполагалось рассмотреть на заседании Политбюро 20 марта. Там же предполагалось рассмотреть и события в Шуе. Готовился к заседанию Политбюро и определял свою позицию В.И. Ленин. По состоянию здоровья он не мог приехать в Москву на заседание Политбюро, поэтому свое мнение по повестке дня продиктовал накануне, 19 марта, стенографистке. Он писал:

«…совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождем совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение именно в данный момент… Я думаю, что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна. Наоборот, для нас именно в данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету. Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности… совершенно немыслимы. Взять в свои руки фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, и в несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать нам этого не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечивал нам сочувствие этих масс, либо, по крайней мере, обеспечил бы нам нейтрализование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием ценностей останется безусловно и полностью на нашей стороне… Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий… Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

20 марта состоялось заседание Политбюро, в котором, кроме Троцкого, участвовали Каменев, Сталин, Молотов, Цюрупа и Рыков. Без каких-либо серьезных замечаний и добавлений план Троцкого был принят. За Троцким отныне официально признается право общего руководства кампанией по изъятию ценностей из действующих культовых зданий. В этот же день Троцкий созвал и заседание своей Комиссии. Именно Комиссия Троцкого взяла на себя определение стратегии и тактики в борьбе за церковные ценности и, соответственно, определение порядка и характера действий партийных и правоохранительных органов, комиссий помощи голодающим и других партийных, государственных и общественных организаций.

22 марта Политбюро обсуждало записку заместителя председателя ГПУ И.С. Уншлихта «О деятельности духовенства в связи с изъятием ценностей из церквей». В ней позиция Церкви однозначно обрисована была как контрреволюционная. «Патриарх Тихон и окружающая его свора высших иерархов, членов Синода, – писал Уншлихт, – в противовес декрету ВЦИК… ведут определенную контрреволюционную и ничем не прикрытую работу. Работа их выражается: 1) В личном инструктировании приезжающих с мест известных им церковников против изъятия церковных ценностей. 2) В посылке на места директив с призывами воспрепятствовать сбору церковных ценностей, причем эти директивы носят замаскированный характер (ссылка на церковные каноны и изречения т. н. святых отцов). 3) Устройство нелегальных собраний духовенства в Москве, на которых члены Синода предлагали духовенству будировать верующие массы против изъятия ценностей из церквей (данные агентуры). 4) На последнем заседании Синода решено: (данные агентуры) духовенству против изъятия ценностей из церквей открыто не выступать, а выдвигать для этого преданных ему верующих, которые якобы по своему личному почину должны выступать против изъятия церковных ценностей. ГПУ располагает сведениями, что некоторые местные архиереи стоят в оппозиции реакционной группе Синода и что они в силу канонических правил и др. причин не могут резко выступать против своих верхов, поэтому они полагают, что с арестом членов Синода им представляется возможность устроить церковный собор, на котором они могут избрать на патриарший престол и в Синод лиц, настроенных более лояльно к советской власти. Оснований для ареста Тихона и самых реакционных членов синода у ГПУ и его местных органов имеется достаточно. ГПУ находит: 1) что арест Синода и патриарха сейчас своевремен, 2) что допущение духовного Собора на предмет избрания нового Синода и патриарха сейчас также возможно и 3) что всех попов и церковников, резко выступающих против изъятия ценностей из церквей, необходимо выслать в самые голодные районы голодающего Поволжья, где их афишировать перед местным голодным населением как врагов народа».

Вопрос о возможном аресте Патриарха Тихона так прямо ставился впервые. Политбюро санкционировало арест Первосвятителя и членов Синода («через 10–15 дней»), а также жесткую линию в отношении духовенства, противящегося изъятию ценностей.

30 марта Троцкий подготовил и представил в Политбюро программный документ, посвященный принципам политики партии и государства в религиозном вопросе. Приведем некоторые пункты этого письма, идеи которого определили дальнейший ход церковной истории в ХХ веке.

«4. …Церковь, вся пропитанная крепостническими, бюрократическими тенденциями, не успевшая проделать буржуазной реформации, стоит сейчас лицом к лицу с пролетарской революцией, – писал Троцкий. – Какова же сможет быть ее дальнейшая судьба? Намечаются два течения: явно, открыто контрреволюционное с черносотенно-монархической идеологией и – "советское". Идеология "советского" духовенства, по-видимому, вроде сменовеховской, то есть буржуазно-соглашательская.

5. Если бы медленно определяющееся буржуазно-соглашательское сменовеховское крыло Церкви развилось и укрепилось, то она стала бы для социалистической революции гораздо опаснее Церкви в ее нынешнем виде. Ибо, принимая покровительственную "советскую" окраску, "передовое" духовенство открывает себе тем самым возможность проникновения и в те передовые слои трудящихся, которые составляют или должны составить нашу опору.

6. Поэтому сменовеховское духовенство надлежит рассматривать как опаснейшего врага завтрашнего дня. Но именно завтрашнего. Сегодня же надо повалить контрреволюционную часть церковников, в руках коих фактическое управление Церковью. В этой борьбе мы должны опереться на сменовеховское духовенство, не ангажируясь политически, а тем более принципиально…

7. Чем более решительный, резкий, бурный и насильственный характер примет разрыв сменовеховского крыла с черносотенным, тем выгоднее будет наша позиция. Как сказано, под "советским" знаменем совершаются попытки буржуазной реформации Православной Церкви. Чтобы этой запоздалой реформации совершиться, ей нужно время. Вот этого-то времени мы ей не дадим, форсируя события, не давая сменовеховским вождям очухаться.

8. Кампания по поводу голода для этого крайне выгодна, ибо заостряет все вопросы на судьбе церковных сокровищ. Мы должны, во-первых, заставить сменовеховских попов целиком и открыто связать свою судьбу с вопросом об изъятии ценностей; во-вторых, заставить довести их эту кампанию внутри Церкви до полного организационного разрыва с черносотенной иерархией, до собственного нового Собора и новых выборов иерархии.

9. Во время этой кампании мы должны сменовеховским попам дать возможность открыто высказываться в определенном духе. Нет более бешеного ругателя, как оппозиционный поп. Уже сейчас некоторые из них в наших газетах обличают епископов поименно в содомских грехах и пр. Думаю, что следует разрешить им и даже внушить им необходимость собственного органа, скажем, еженедельника для подготовки созыва Собора в определенный срок. Мы получим, таким образом, неоценимый агитационный материал. Может быть, даже удастся поставить несколько таких изданий в разных концах страны. Мы до завершения изъятия сосредоточиваемся исключительно на этой практической задаче, которую ведем по-прежнему исключительно под углом зрения помощи голодающим. Попутно расправляемся вечекистскими способами с контрреволюционными попами, ответственными за Шую, и пр.

10. К моменту созыва Собора нам надо подготовить теоретическую и пропагандистскую кампанию против обновленной Церкви. Просто перескочить через буржуазную реформацию Церкви не удастся. Надо, стало быть, превратить ее в выкидыш. А для этого надо, прежде всего, вооружить партию историко-теоретическим пониманием судеб Православной Церкви и ее взаимоотношений с государством, классами и пролетарской революцией… Практические выводы для совещания секретарей губкомов и предгубисполкомов: 1. Провести агиткампанию в самом широком масштабе. Устранить как слезливое благочестие, так и глумление. 2. Расколоть духовенство. 3. Изъять ценности, как следует быть. Если было допущено попустительство, исправить. 4. Расправиться с черносотенными попами. 5. Побудить определиться и открыто выступить сменовеховских попов. Взять их на учет. Неофициально поддерживать. 6. Теоретически и политически подготовиться ко второй кампании. Выделить для этого одного партийного "спеца" по делам Церкви».

Действия властей на местах ужесточились, фактически изъятие теперь проводилось без какого-либо согласования с верующими, принимая форму военных операций. Но Троцкий по-прежнему считал, что кампания ведется крайне вяло и предлагал Политбюро активнее использовать печать, провести ряд показательных процессов над церковниками.

В конце апреля теперь уже и для Троцкого стало ясным, что обрести несметные богатства в действующих культовых зданиях и монастырях невозможно – их там в таком количестве просто не было. Но, не желая признавать свою ошибку, он решил обвинить иерархию в том, что по ее инициативе «главные церковные ценности уплыли за годы революции» за рубеж. В письме в адрес руководителей ГПУ, НКВД и НКЮ он потребовал «запросить и допросить главных руководителей Церкви» о судьбах церковных ценностей, имевшихся в церквах до революции, о церковных капиталах в заграничных банках; сверить наличие ценностей по дореволюционным описям. «Дознание» по всем этим пунктам требовалось провести с «величайшей энергией».

Это указание стало еще одной отправной точкой для последующих судебных процессов по обвинению в противодействии декрету ВЦИК от 23 февраля 1922 г. Во исполнение указаний Троцкого повсеместно начался поиск и сбор материалов, компрометирующих непосредственно Патриарха Тихона, «доказывающих» его личную причастность к фактам противодействия изъятию церковных ценностей. Специальным циркуляром Верховного трибунала местным трибуналам предписывалось в приговорах по делам, связанным с изъятием церковных ценностей, «указывать наличие в деле интеллектуальных виновников эксцессов со стороны темных элементов в лице высшей церковной иерархии (Патриарх Тихон, местные епископы и т.д.), коль скоро в деле возможно обнаружить идейное руководство (воззвание Тихона и митрополита Вениамина) или попустительство». Все подобные приговоры предлагалось направлять в Москву, где активно формировалось дело против Патриарха.

В конце апреля в Москве начался судебный процесс над духовенством и церковными активистами, обвиненными в противодействии изъятию ценностей. Всего было привлечено к судебной ответственности более пятидесяти человек.

4 мая на заседании Политбюро решалась их судьба. В итоговом протоколе заседания было записано следующее решение:

«а) Дать директиву Московскому трибуналу: 1) немедленно привлечь Тихона к суду; 2) применить к попам высшую меру наказания; б) Ввиду недостаточного освещения в печати Московского процесса, поручить т. Троцкому от имени Политбюро сегодня же инструктировать редакторов всех московских газет о необходимости уделять несравненно больше внимания этому процессу, и в особенности выяснить роль верхов церковной иерархии».

На следующий день, 5 мая, Патриарх Тихон в качестве свидетеля предстал перед Трибуналом по делу московского духовенства. Вместе с ним допрашивался и архиепископ Крутицкий Никандр (Феноменов). Ревтрибунал признал обоих виновными в контрреволюционной агитации и возбуждении религиозного психоза. На основании данных Патриархом Тихоном показаний, а также материалов предварительного следствия Московский революционный трибунал, считая Патриарха Тихона главным организатором противодействия исполнению декрета, вынес определение о привлечении его к судебной ответственности. Следствие было поручено вести секретному отделу ГПУ.

Патриарх Тихон передал на имя Калинина письменную просьбу о помиловании осужденных на московском процессе, поскольку, как он писал, «инкриминируемого послания они не составляли, сопротивления при изъятии не проявляли и вообще контрреволюцией не занимались». Обращение Первосвятителя осталось без внимания, зато власти, демонстрируя внимание к просьбам обновленцев о помиловании осужденного духовенства, а также подчеркивая свое желание «пойти максимально навстречу ходатайству прогрессивного духовенства», публично заявили о помиловании шестерых из одиннадцати приговоренных к смертной казни.

В непосредственной связи с проводившейся кампанией по изъятию церковных ценностей и при активной поддержке властей среди петроградского духовенства окончательно сформировалась группа священников, которая выступила в поддержку декрета об изъятии из церквей ценностей и одновременно призвала к «демократическим реформам» в Церкви. Ее возглавил протоиерей Александр Введенский. Группа повела активную пропаганду своих взглядов и своей позиции среди петроградского духовенства, стремясь вовлечь в орбиту своего влияния как можно больше его представителей. Именно в лице Введенского власти нашли исполнителя своих коварных планов. Возникает обновленческий раскол, включающий в себя несколько обновленческих группировок.

Состоявшийся 15–16 мая 1922 года Пленум ЦК РКП(б) обсудил доклад Троцкого «о кампании по извлечению ценностей». При этом основное внимание уделено было проблеме реализации уже выявленных и изъятых ценностей. Сам Троцкий полагал, что его деятельность в качестве особоуполномоченного по сосредоточению ценностей завершена и что реализацией ценностей должны заниматься наркоматы финансов и внешней торговли. Об этом он заявил 26 мая на заседании Политбюро. Информация была принята к сведению, на местах ликвидировались чрезвычайные тройки и прекращалась деятельность представителей Троцкого.

Свезенные в Гохран ценности были оценены примерно в 1 млрд золотых рублей. Причем сумма эта была обеспечена в основном за счет Петроградской и Московской губерний. Это были предметы искусства из Московского Кремля, Исторического и других московских музеев, Троице-Сергиевой лавры, Эрмитажа, Русского музея и т. д., а также ценности царского двора. Тотчас реализовать их было невозможно, а та часть, которая могла быть реализована на западном рынке в кратчайшие сроки, была очень и очень незначительна. Из 81 административно-территориального центра, где планировалось изъятие, лишь в 32 оно было осуществлено полностью, как планировалось властями. В остальных изъятие либо проводилось частично, либо вовсе не проводилось.

Судьба изъятых ценностей до сих пор окончательно не прояснена – лишь незначительная их часть действительно была продана за рубеж и обращена в продовольствие для голодающих и товары для народного хозяйства страны. На основании некоторых косвенных данных можно утверждать, что большая часть изъятого была распродана по легальным и нелегальным каналам позже, в конце 1920-х – начале 1930-х гг., в целях обеспечения коллективизации и индустриализации. Часть ценностей была выдана в качестве вознаграждения иностранным экспертам, способствовавшим продаже за рубежом церковных предметов.

Полная стоимость предметов, изъятых весной-летом 1922 года из действующих культовых зданий, также до сих пор остается неизвестной. По оценке ЦК Помгола, на местах на начало сентября 1922 г. было учтено следующее количество изъятых ценностей: золота – около 530 кг, серебра – около 384 тонн, жемчуга – 225 кг, более 100 тыс. алмазов, бриллиантов и других камней и более 30 тыс. золотых и серебряных монет. В Москву свезена была к тому времени примерно половина указанного на сумму, по оценке Наркомфина, в 760-800 миллионов рублей (7-8 млн золотом). Эта сумма не составила и пяти процентов от общих поступлений по стране в Фонд помощи голодающим.

Следует обратить внимание и вот на какой факт. Если первый этап гонений 1918-1920 годов чаще всего проходил без соблюдения каких бы то ни было юридических формальностей, то гонения 1922 года проводились с привлечением судов и революционных трибуналов.

Что касается числа пострадавших в этот период, то назвать точную цифру не представляется возможным. Чаще всего фигурируют следующие данные, в которых ссылаются на исследования Н.Н. Покровского. Комментируя данные современной исторической науки по этому вопросу, он пишет: «Документы Политбюро и Лубянки пока не дают возможности определить цифровые характеристики ни числа столкновений между верующими и властями, ни количества убитых и раненых в этих столкновениях, ни числа репрессированных. Из одной работы по истории Русской Православной Церкви в другую переходит свидетельство активного участника событий «живоцерковного» протопресвитера В.Красницкого о том, что в ходе изъятия в 1922 г. в стране произошло 1414 кровавых инцидентов. Часто (хотя не всегда точно) приводятся сведения бежавшего из России священника Михаила Польского о том, что в 1922 г. общее число жертв, погибших при столкновениях и расстрелянных по суду, было – 2691 человек белого духовенства, 1962 монашествующих, 3447 монахинь и послушниц; всего 8100 жертв. В литературе встречаются и упоминания о том, что в связи с изъятием церковных ценностей в 1922 г. в стране прошло 231 судебное дело, на коих были вынесены приговоры 732 человекам…»

30 декабря 1922 года РСФСР, Украинская ССР, Белорусская ССР и Закавказская СФСР (Армянская ССР, Грузинская ССР, Азербайджанская ССР) объединились в одно государство – Союз ССР – с едиными органами политической власти, со столицей в Москве. В течение 1922–1924 годов в каждой из республик были приняты, сообразуясь с опытом РСФСР, необходимые правовые нормативные акты, регулирующие различные стороны жизни религиозных объединений. По запросам учреждений и ведомств союзных республик, как правило, разъяснения и пояснения представлял Наркомюст РСФСР. Союзным республикам необходимо было согласовать и выработать единое понимание содержания и направленности вероисповедной политики как внутри каждой из республик, так и на общесоюзном уровне.

В тот период одним из наиболее обсуждаемых стал вопрос о формировании общесоюзного законодательства о религиозных культах и необходимости создания общесоюзного органа «по делам религий», который мог бы взять на себя задачу формирования и реализации общесоюзной вероисповедной политики. Но эти идеи не нашли поддержки в партийно-политическом руководстве страны.

В РСФСР основополагающие документы по вопросам деятельности религиозных объединений и обеспечения прав граждан на свободу совести принимались высшими органами власти – ВЦИК и СНК. Их практическое осуществление, как и рассмотрение жалоб и обращений представителей религиозных объединений, возлагалось, прежде всего, на наркоматы внутренних дел и юстиции, с подключением при необходимости и других органов государственного управления. Рассмотрение обращений и заявлений религиозных объединений, духовенства и верующих, направляемых ими в общесоюзные органы – ЦИК и СНК СССР, возлагалось на вновь сформированный (вместо V отдела НКЮ) в августе 1924 года Секретариат по делам культов при председателе ВЦИК и ЦИК СССР М.И. Калинине. Возглавил его П.Г. Смидович.

Период 1922–1924 годов – время бурных дискуссий внутри РКП(б) вокруг религиозных вопросов. Отделение Церкви от государства и школы от Церкви, формирование светского государства в основном завершилось, но что делать далее, как должна выглядеть вероисповедная политика советского государства в последующие годы? Сформулированного ответа на этот вопрос не было ни у кого. Он формировался в жестком противостоянии внутри партии, между различными советскими органами, наконец, внутри советского общества – в противостоянии между его верующей и неверующей частями.

Меж тем в стране раскручивался маховик оголтелой антирелигиозной пропаганды. Русская Православная Церковь была ввергнута в раскол, обнаруживший глубокие язвы в жизни самой Церкви. Обновленцы ликовали, в 1923 и 1925 годах они провели свои раскольнические соборы. Но отщепенцы оказались домом, разделившимся внутри себя (ср. Мф. 12. 25). Осквернив себя кровью и страданиями тихоновцев, главари обновленческого раскола, как и планировал Троцкий, отрезали себе путь возвращения в лоно Матери Церкви. А советская власть последовательно претворяла в жизнь идеи Ленина и Троцкого: максимально долго сохранять в церковном мире атмосферу хаоса и безвластия, борьбы всех против всех и одновременно «вечекистскими методами» препятствовать консолидации церковных группировок, в том числе и через обновленческие церковные соборы.

Множество архиереев, священников и мирян в 1922–1924 годах оказались в лагерях и ссылках. Впереди у Русской Православной Церкви был путь на Голгофу, время великих страданий и подвига исповедничества многочисленных мучеников. Страна начала превращаться в огромный лагерь, где в каторжном труде народ ковал свое земное счастье.

И через все годы советского владычества Русская Православная Церковь будет нести клеймо обвинения в контрреволюции. Вот почему обвинение против верующих в антисоветской и контрреволюционной деятельности станет не просто обычным, а «законным» в устах преследующего Церковь государства, и нет ни одного новомученика Церкви Русской, который избежал бы такого обвинения.

За несколько часов до расстрела священномученик Василий Соколов, один из арестованных по делу изъятия церковных ценностей в Москве, написал свое последнее в земной жизни письмо, где есть такие слова:

«…эта пролитая кровь может послужить в очищение многих грехов, в оправдание многих зол перед Тем, Кто и Сам претерпел насилие и пролил кровь Свою за очищение наших грехов. Моя совесть говорит мне, что, конечно, я заслужил себе свою злую долю, но она же свидетельствует, что я честно исполнял долг свой, не желая обманывать, вводить в заблуждение людей, что я хотел не затемнять истину Христову, а прояснять ее в умах людей, что я стремился всякую пользу, а никак не вред принести Церкви Божией, что я и думать не думал повредить делу помощи голодающим, для которых всегда и охотно производил всякие сборы и пожертвования. Одним словом, пред судом своей совести я считаю себя неповинным в тех политических преступлениях, какие мне вменяются и за которые я казнюсь. А потому Ты, Господи, прими эту кровь мою в очищение моих грехов, которых у меня и лично, и особенно как у пастыря, очень много. И если бы я знал и твердо был в этом уверен, что Ты, Господи, это временное страдание мое вменил мне хотя частию в оправдание вечное, то я не стал бы и просить, не стал бы и желать изменения предстоящей участи. Вот этой твердой уверенности у меня еще не хватает. Мятежным умом своим я все колеблюсь, не лучше ли еще пожить, еще потрудиться, еще помолиться и подготовиться для вечной жизни. Дай, Боже, мне эту твердую мысль, эту непоколебимую уверенность в том, что Ты взглянешь на меня милостивым оком, простишь мне многочисленные вольные и невольные прегрешения, что Ты сочтешь меня не как преступника, не как казненного злодея, а как пострадавшего грешника, надеющегося очиститься Твоею Честною Кровию и удостоиться вечной жизни во Царствии Твоем! Дай мне перенести и встретить бестрепетно смертный час мой и с миром и благословением испустить последний вздох. Никакого зла ни на кого нет у меня в душе моей, всем и все от души я простил, всем желаю я мира, равно и сам земно кланяюсь всем и прошу себе прощения…».

За несколько дней до расстрела священномученик Вениамин (Казанский), митрополит Петроградский, писал из тюрьмы:

«В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением. Жалел всею душою, что времена не те и не приходится переживать, что они переживали. Времена переменились. Открывается возможность терпеть ради Христа от своих и чужих. Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот рубикон, границу и всецело предаться воле Божией. Когда это совершится, тогда человек, избыточествуя утешением, не чувствует самых тяжелых страданий. Полный среди страданий радости и внутреннего покоя, он других влечет на страдания, чтобы приложить [то есть приумножить] то состояние, в каком находится счастливый страдалец. Об этом я раньше говорил другим, но мои страдания не достигали полной меры. Теперь, кажется, пришлось пережить почти все: тюрьму, суд, общественное заплевание, обречение и требование этой смерти под якобы народные аплодисменты, людскую самую черную неблагодарность, продажность, непостоянство и т. пос., беспокойство и ответственность за судьбу других людей и даже самую Церковь. Страдания достигали своего апогея, но увеличивалось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда хорошо…».

В первые века гонений в Римской империи в отношении к христианам господствующим было правило «христиан – ко львам!». В ХХ веке в Советском Союзе в отношении к верным чадам Русской Православной Церкви господствующим стало обвинение «церковник – контрреволюционер!». Новомученики ХХ века засвидетельствовали незыблемость стояния Русской Православной Церкви в истинном исповедании веры. В подвиге новомучеников чада церковные явили миру «высшую победу над силами мирового зла, победу единственную в ХХ веке, результаты которой бессмертны».

Протоиерей Максим МАКСИМОВ,
настоятель Казанского храма в городе Реутов Балашихинской епархии,
член Синодальной комиссии по канонизации святых

В основе материала – статья «Изъятие церковных ценностей
как акт реализации идеологических установок РКП(б)
по ликвидации Русской Православной Церкви»
в журнале «Вестник Московской митрополии»